Я стала чаще забредать на эту страницу «В Контакте», теперь здесь не появляются новые стихотворения, а их автор, провозгласив в вечность: «Велимир дыр! Велимир бул! Велимир будет щыл, товарищи!», ушел. Этот лозунг отпечатался в голове и улетел в глобальную сеть. Слова. Дмитрий Борисович любил их, он умел с ними обращаться, играл ими как кубиками, переставляя местами и добавляя новые смыслы, любил язык и чувствовал его внутренность и шероховатости, поэтому с легкостью придумывал новые слова, которых не было, и как ученый придумал для них термин «эгологема». Словотворец.

Когда его не стало, не хочется говорить об этом. Меня пронзила тогда мысль, что мы брошенные дети. Он был подобен огромному океану, со своими подводными течениями и тварями, со своими мыслями и желаниями, он был обычным человеком, и как это ни парадоксально, именно в этой обычной человечности он был не досягаем. Так сложно и невозможно писать о нем, чтобы можно было хоть на шаг приблизиться к реальности. Пожалуй, мы часто так говорим о тех, кто ушел, речи наши помпезны и возвышенны. Но этого в нем как раз и не было.

Я не помню тот момент, когда впервые пришла на заседание «Тысячелистника», но помню, как ходила возле эшафота, так назывался стенд возле кафедры русского языка, где работал ДБ. Эшафот казнил и миловал, каждый мог вывесить на всеобщее обозрение свое творчество и каждый мог прочесть это. И вот я второкурсница, которая подбрасывает туда сначала стихи, а потом рассказы, потом с Людмилой Михайловой мы все же набрались храбрости, пришли на ЛИТО и остались. Иначе быть не могло. Он не был руководителем в типичном понимании, он был душой этого объединения. Никто не сможет занять это место. «Тысячелистник» – его творение, его мысли и ожидания.

К литовцам – студентам филфака он относился требовательнее, чем к другим студентам, да и не строже даже, мне было стыдно не сдать у него зачет, а когда сдавала в итоге на четверку, то готова была провалиться сквозь землю, потому что он не ругал, а грустно смотрел: «Ну что же ты, Алина».

ДБ умел видеть плюсы в любом произведении, даже в том, которое молодое мы, считали ужасным и пошлым. Он же давал людям уверенность в себе. Мы не понимали его, ну как же! Это такая бездарная бездарность, ну как же! А ДБ традиционно задавал вопрос: «Вы пишете, когда вам плохо или хорошо?» ЛИТО «Тысячелистник» собирало разношерстных авторов. Традиционно после заседания мы шли к ДБ в кабинет, чтобы уже в узком кругу обсудить литературу. Он хранил все наши плакаты, которые печатал Салават Вахитов. Это было приглашение на обсуждение, в духе Серебряного века – эпатажно и романтично, агрессивно и со вкусом, такое, какими мы были и сами в то время. Непохожий и безмерно ценный период моей жизни, который не стал бы таким, если бы не было Дмитрия Борисовича. Это целая эпоха ДоБра. В этом году он написал мне: «Дорогая Алинка! Знаю, что ты уже взрослая и самодостаточная, но оставайся где-то там, внутри, непримиримым подростком-дерьмонистом)) Будь счастлива! ДоБра! ДБ».

Эпоха! Великан сердца и ума. И не хватит слов, чтобы сказать всё, что не успела. Ты учил нас обращаться со словами, а теперь я не могу найти их.